Юлия Меньшова: «Мужчины как-то дали слабину за последние 100 лет»
Фото: Евгения ГУСЕВА.
«Я не «говорящая голова»
– Юлия, здравствуйте. Можете назвать три ваших главных проекта на сегодняшний день?– О, очень много всего. Думаю, что на данный момент самым главным для меня является канал, которым я занимаюсь и который называется «Сама Меньшова». Он представлен и на площадке ВК, и на Рутубе, и это крайне интересная для меня жизнь последних трех лет. В целом, я думаю, что одним из самых важных проектов, которые были в моей жизни, является программа «Я сама», которая выходила на канале ТВ-6, потому что, собственно, она сформировала меня как телевизионную ведущую и как персонажа, которым интересовались и продолжали интересоваться. А третьим проектом я бы назвала свои режиссерские работы, и, наверное, они для меня все дороги, и их не так много, но для меня режиссура – это страсть, а самым известным спектаклем, который я делала, был спектакль с моими родителями, который назывался «Любовь. Письма».
– Переход из актрисы в телеведущую – был ли он бесшовным или вы почувствовали, что это абсолютно другая профессия?
– Это другая профессия, другие эмоции, другие навыки, но для меня этот переход был достаточно бесшовным, потому что я к тому моменту сильно загналась по теме того, что не хочу быть актрисой. И надо сказать, что потом, впоследствии, я даже поняла причинность всех происходящих событий, потому что еще в институте я пыталась сделать какие-то подходы именно к режиссуре, но в силу того, что в обществе существовал очень сильный сексизм, вернее то, что сегодня мы называем этим словом, была негласная история, что это не очень интересно. Что и делают они – не слишком интересную продукцию, а при этом еще и в жизни теряют какие-то свои женские качества. Такая существовала общественная парадигма взгляда на это.
И мне кажется, меня это немножко пугало в юности, когда я делала эти подходы, пыталась, меня это дико интересовало, и я даже писала свои инсценировки. В итоге я отступила в сторонку, пошла в артистки, где очень быстро разочаровалась, ушла и решила, что вообще не буду этим заниматься, и перешла на телевидение. А потом, когда меня спрашивали – вот вы телеведущая, помогает ли вам ваш актерский опыт? Я говорила – вообще никак, это не пересекается, это разные вещи. А потом поняла, что, собственно, это одно и то же с режиссурой. Вот чего я искала. Есть градация - «говорящие головы» и те, которым редактор не должен постоянно что-то говорить в ухо.
«У меня началась шизофрения»
– Большую часть жизни отдал тому, чтобы быть телеведущим, а меня позвали в одно место работать и говорят – мы вам тут расписали все и ухо будем говорить. Я спрашиваю – а зачем?– Для меня это тоже был шок. Я узнала это, когда пришла на Первый канал работать в «Наедине со всеми» – там редакция мне приблизительно так же говорила: «Расслабься, мы тебе все в ухо скажем». Я отвечала – этого просто быть не может, потому что не может быть никогда. Я все равно готовилась и так далее, но они так настаивали, что это стандарт, что это нужно, что им нужно иметь связь со мной, чтобы подсказать, может быть, какой-то важный вопрос и прочее. Я вставила на первой программе «ухо» и ровно через 15 минут его вынула, потому что у меня началась шизофрения. Я поняла, что в этот момент теряю собеседника, потому что не умею переключаться, не могу фоново – я понимаю, что в эту секунду я выключаюсь, слушаю, что мне там говорят...
Фото: Евгения ГУСЕВА.
– Видеоканал, который вы ведете, – там возникает команда, которая помогает, или вы в большинстве своем, кроме технических вопросов, работаете сами?
– Нет, нет, надо понимать – везде, и на ТВ-6, и на Первом канале, и сейчас – у меня всегда есть команда, с которой я работаю. У меня есть редакторы, с которыми я работаю. И по гостям, и при подготовке материала мне очень нужна помощь: мне нужно подобрать материал, почитать что-то, собрать информацию, продумать. Иногда я нуждаюсь просто в разговоре с редактором, чтобы обсудить идеи. К счастью, я умею собирать команды, и у меня всегда остаются рядом люди, с которыми мне интересно работать – и это не обслуживающий персонал.
Для меня это соратники, люди, которые являются моим тылом и соавторами в каком-то смысле. Сейчас у меня есть команда, два редактора – один на удаленке, другой постоянный, рядом.
– В чем секрет успеха вашего проекта? Почему именно вы вызвали такую реакцию?
– Знаете, мой анализ таков – я не уверена, что он исчерпывающий или справедливый, но он таков. Когда я зашла на со свои каналои, к тому времени огромное количество людей моего возраста тоже перешли туда. Для них не было контента, потому что Ютуб был молодой – площадка молодых. Был контент, скажем, лекций, которые я смотрела очень давно, но я обожаю то, что туда вывалено – это настоящая сокровищница! Можно слушать бесконечно, с ума сойти! Думаю, это первая причина – для них контента просто не было. Второе: у меня очень верная и четко сегментированная аудитория. У меня 98% женщины – это моя основная аудитория. Хотя ко мне залетают и мужчины, это тоже приятно, но основная ядерная аудитория – женщины. Они давно со мной, с момента, как «Я сама» началась, следили за мной.
Думаю, мой приход на платформу совпал с тем, что они меня давно знали и было любопытно на меня посмотреть, а я привнесла материал, который интересовал эту аудиторию. За ней подтянулась и более молодая аудитория – 30–35 лет, ведь у меня примерно равное количество людей моего возраста и 30-летних – наверное, это дочери тех женщин, которые меня смотрели. В целом, я очень хорошо понимаю свою аудиторию, чувствую ее запросы и на них откликаюсь. Вероятно, так это работает.
Фото: Евгения ГУСЕВА.
«Опасаюсь стать брюзгой»
– Не испытывали чувства досады, когда смотрели на девушек в соцсетях, которые пытаются что-то проповедовать, рассказывать, не имея ни одной собственной мысли? Нет у вас такого ощущения, что это губит психику и души тех, кто сейчас молод?– У меня нет такого чувства. Может быть, потому что я опасаюсь стать брюзгой, ведь это свойственно любому поколению, которое взрослеет и смотрит на младшее, говоря: «Эх, вы – не богатыри». С другой стороны, мы наблюдаем девальвацию ценностей, и по истории знаем, что разные цивилизации иногда неожиданно приходили к упадку, достигнув фантастических результатов. Может, это философская задумка этого мира? Не знаю...
– То есть, на всех мозгов не хватает, поэтому?
– Я не знаю, почему, тем не менее, мы знаем, что цивилизации приходили к упадку… Это неважно, а важно то, что я смотрю на это не с досадой, а с сожалением, потому что я знаю, что каждому конкретному человеку, каждой этой девочке придется столкнуться с очень горьким разочарованием. Прямо ей очень больно будет падать, понимаете? И я сочувствую этому. Что свойственно молодым людям? Молодым людям свойственно думать, что все, что с ними происходит, будет длиться вечно. А мы, пожившие уже жизнь, знаем, что все конечно. У всего есть конкретные периоды. Что-то длится год, что-то три года...
«Удалось увидеть настоящего человека»
- Бывало, что вы хотели у человека что-то такое узнать, а человек от этого уходил?– Нет. Потому что моя концепция интервью заключается в том, что я хочу создать портрет человека. То есть, я не столько занимаюсь выяснением информации о нем, хотя это тоже портрет, безусловно, но мне больше интересна объемная картина о человеке. Я могу опираться на уже известные факты из его биографии, но мне интересно вынимать нюансы, на которые никто не обратил внимания, потому что часто, особенно к публичному человеку, быстро наклеивается некий ярлык, такова особенность психики, и мы воспринимаем его как нечто упрощенное. Мне интересно находить в людях глубину. А вот прямо спросить что-то язвительное или узнать какую-то информацию, которую можно было бы закусить и вынуть – нет.
Хотя, например, в программе «Наедине со всеми» есть несколько выпусков, за которые часть аудитории упрекает меня, мол, вот как она была... Когда я разговаривала с Амаяком Акопяном, я не вижу в этом проблемы с точки зрения формата, но аудитория говорила, что я его размотала. А я очень хотела увидеть в нем самого себя, потому что он все время выдавал наружу какую-то маску – постоянно, ахалай-махалай и так далее. Но поскольку он пришел на интервью, именно на интервью, я попыталась отодвинуть в сторону все байки, анекдоты и так далее, а все время хотела узнать – а вы кто? Кто скрывается за этой маской? Я предполагала, что там скрывается очень печальный человек. Он долго сопротивлялся этому, но в итоге, мне кажется, нам удалось увидеть реального Амаяка Акопяна, что для меня имеет огромное значение. Мне кажется, наша победа заключается в том, что удалось увидеть настоящего человека, скрывающегося за публичными масками – это даже поучительно.
– За последние годы появилось огромное количество непрофессиональных ведущих. И у них какие-то сумасшедшие цифры просмотров. Я на это смотрю и думаю – я всю жизнь отдал этой работе, почему у меня таких нет? Вас не удивляет секрет их успеха?
– Нет. Я думаю, что жизнь очень разнообразна, и она сама заявляет свои правила и требования. Огромное количество ребят, появившихся на видео-платформах, говорят о том, в чем была потребность. Просто я все время сверяюсь с интонацией времени – мне это тоже любопытно. Не в смысле соответствовать логике молодости, но понимать логику происходящего. Ведь любая публичная деятельность – это взаимодействие с потребностями аудитории, и через это ты понимаешь, чего аудитория хочет сейчас. Иногда люди хотят – и по сей день видно, насколько популярен юмористический контент – люди хотят этого.
- Низкопробный в основном.
– Разный. Но даже если низкопробный, значит, такова потребность сейчас. Это тоже надо как-то проанализировать: почему так происходит? Почему люди хотят такой нефилософский юмор, очень поверхностный? Очень часто это говорит о депрессивности общества. Все это лишь повод задуматься и проанализировать, что происходит, а не приговаривать, потому что жизнь не стоит на месте. Даже те дети, которые начинали как ведущие на платформах, если они до сих пор там, то они уже сильно изменились и, кстати, обрели огромное количество навыков, которыми делятся друг с другом с потрясением. И ты слушаешь и думаешь – ну, это было понятно с самого начала – но здорово! Им захотелось заново открыть велосипед! Ну, почему нет?
Фото: Евгения ГУСЕВА.
«Катастрофа для обучения»
– Бывает, что вы сидите и думаете – ребята, ну, что же вы такие глупые, я бы сейчас спросила…– Вы знаете, они такие глупые, но рейтинги у них высокие. В этом случае применима американская поговорка «Если ты такой умный, то почему ты такой бедный?».
– Все говорят о клиповом мышлении. Кто-то смотрит ролики по 4 секунды, кто-то видео на 4 часа. Вам какой из этих вариантов вам ближе как потребителю контента?
– И тот, и тот на самом деле. Я думаю, что это очень такой интересный, кстати говоря, разрыв, потому что они как бы параллельно существуют. Вот когда это длится не больше минуты какое-то видео или там вообще секундами уже измеряются, какие-то сериалы по 25 секунд – представляете! В Корее делают сериал длиной 25 секунд – я думаю, чего там можно, а, наверное, чего-то можно изложить. С одной стороны, психологи говорят, что это чудовищно. Потому что современное молодое поколение не удерживает внимание в целом дольше, чем 17 секунд.
Это катастрофа для обучения, потому что просто не могут – там мозг отключается через 17 секунд. При этом есть компенсация такого рода, как четырехчасовые интервью. С любопытством за этим наблюдаю, потому что когда мои дети росли, появились электронные книги и все начали говорить, что все, погибли книжные магазины, больше никто не будет ничего печатать и т.д. И я с огромным удовольствием перешла на электронный вариант, потому что зрение мое ухудшалось с годами, а там можно выбрать размер шрифта.
Но мои дети обожают бумажные книги, пасутся в книжных магазинах, заказывают себе откуда-то сложными путями, если это какая-нибудь англоязычная литература – у них гигантские библиотеки, они ненавидят электронные книги. Они говорят – это не то. Моя дочка, которая учится в институте и ей надо что-то почитать, говорит: «Нет у нас этого в библиотеке, давай вот...», и потом добавляет: «Я пойду куплю и буду читать книжку».
Именно мои дети привнесли в мою жизнь настолки – как давно забытый вид развлечения. Бумажная коробочка, в которой лежит бумажное поле, фишки и т.д. – и мы играем в это с упоением. У нас большой шкаф этих настолок.
«Папе казалось, что я совершаю чудовищную ошибку»
– Вернемся немножко назад. 30 лет уже как вся страна с любовью относится к «Действуй, Маня!»– Да ладно, этот фильм помнят единицы! Но вы помните, хорошо, да. Не вся страна, но вы помните. Это была для меня довольно трагическая история с этим кино. Потому что когда я получила сценарий, это была фактически моя вторая роль, но большая первая моя роль в кино, и именно в полнометражном кино. Это был совершенно дивный, изумительный сценарий! Чудесный, добрый, нежнейший, чем-то похожий на юношеский вариант «Электроника» – такой фильм очень трогательный. Был профессор, которого играл Евгений Весник, был изобретатель, которого играл Сережа Бехтерев, и вот я там была. И вот как одобрялась эта компания на уровне художественного совета, которые тогда еще были? Мы были собраны в эту картину с учетом того, какой был сценарий. А дальше это кино снималось года два с половиной, потому что все время заканчивались деньги. А главным образом режиссер этого кино очень хотел быть современным, очень хотел соответствовать тенденциям, и убирал все сцены, наполнял его каким-то своим собственным содержанием, отражающим то время. В результате, мне кажется, получилось плохо, в абсолютном несоответствии того, что было задумано изначально, и я это кино не люблю.
- Как ваши родители отнеслись к переходу из актрис в режиссеры, а потом в телеведущие?
– Сначала было телевидение, а потом уже режиссура, да. Ну, по-разному. Папа был очень против – ему казалось, что я совершаю чудовищную ошибку, а мама была очень поддерживающей и говорила: «Пробуй, если тебе кажется, если тебя так ведет твое сердце, делай, как тебе кажется».
– А какой из их фильмов больше отражает соответствующие эпохи?
– Что касается папы, мне кажется, каждое его кино в каком-то смысле было попыткой взаимодействовать со временем – ему это было интересно.
– А самое любимое у вас какое?
– Я обожаю именно «Любовь и голуби». Почему? Наверное, нет этому ответа. По кочану. Просто люблю.
Фото: Евгения ГУСЕВА.
«Паразитируют на продукте»
– А как вы тогда реагируете на то, что поборники новой этики, вог-культуры очень любят клевать два фильма – «Любовь и голуби» и «Иронию судьбы»? И еще Гошу из фильма «Москва слезам не верит»– Мне кажется, что когда-то профессия критика была очень девальвирована – и театрального, и кинокритика. Потому что в какой-то момент это превратилось не в анализ, которым, например, был славен театральный критик Дорошевич, чьи статьи я в театральном институте читала и думала: «Вот это разбор!», – дополнительная помощь режиссеру, артистам, взгляд человека со стороны. А со временем критика превратилась в нечто вроде «мне не нравится», – говорил театральный или кинокритик: «Это дерьмо!». Потому что, по моему мнению, критик вдруг возводил себя в нечто высшее, становясь истиной в последней инстанции, и это девальвировало профессию. В какой-то момент многим стало все равно, что пишет критик. Но уязвимость критика была в том, что человек, создавший спектакль или кино, создал что-то, а критик, перестав быть тем, кем должен был быть, паразитировал на созданном и говорил: «Мне нравится» или «Мне не нравится».
Мне кажется, что новая этика сегодня занимается паразитированием на популярном продукте – на тех известных фильмах, которые когда-то запали в сердца и, я бы сказала, в генетический код русских, как «Любовь и голуби». Это понимание русского характера невероятное. А они берут известный фильм и начинают делать парадоксальные заявления, на которые люди говорят: «Аах!», и это возвышает тех, кто делает такие парадоксальные заявления.
– Но если честно, и Гоша, и тот из «Иронии судьбы» не у всех вызывают сейчас положительные чувства.
– Ну, время сменилось. Не вызывают и не вызывают. Я сейчас не смотрю по-другому на те фильмы. У меня Гоша не вызывает отрицательных чувств.
– А как вы относитесь к ремейкам фильмов? Сейчас вроде Жора Крыжовников собирается переснять «Москва слезам не верит». Они вообще с вами связывались?
– Связывались. К ремейкам отношусь очень плохо. К происходящему с фильмом Жоры Крыжовникова отношусь настороженно, потому что у меня была единственная просьба к ним – не называть этот фильм «Москва слезам не верит». Но, по-моему, они его так и назовут. И если они это сделают, то я…
– Это будет плевок.
– Безусловный. Хотя они всячески делают вид, что очень вежливы, раскланиваются и так далее, но на самом деле руководствуются абсолютно циничными коммерческими интересами.
«Для меня грубовато»
– Мой самый любимый фильм Владимира Валентиновича – «Зависть богов».– Да, папа переживал, что это кино не имело такого же успеха, как другие его фильмы, но фильм тоже классный.
– И для меня это важнейший его фильм «Ширли-мырли»...
– Я очень рада и, думаю, что папа был бы счастлив это слышать. Но я не отношусь к поклонникам этой картины, что сильно расстраивало папу. Мне этот взгляд не близок, я не воспринимала эту картину так. Я знаю, что у нее огромное количество поклонников, и это здорово, что она попала в аудиторию… Нет. У меня нет любимых персонажей и цитат. Для меня это грубовато и не совпало со мной эстетически.
- Как ваши дети относятся к творчеству Владимира Валентиновича? У них есть любимые фильмы?
– Знаете, мы особо не обсуждаем эту тему, но буквально недавно, в прошлом году, в сентябре, было 85 лет папе, и открывалась выставка к его дню рождения в Зарядье, а также ко дню рождения фильма, потому что «Москва слезам не верит» отмечал 45-летие, а папе – 85. Мы участвовали с материалами для этой выставки, были на ее открытии. Потом, после нее, мы пошли домой и решили вместе пересмотреть «Москва слезам не верит», потому что выяснилось, что дети, смотрев его в раннем возрасте, забыли свои впечатления. И мы подумали – классно провести вечер вместе. Это было очень здорово, потому что, фильм абсолютно живой. Что больше всего меня радовало – что мои дети хохотали ровно на тех моментах, на которые это задумывал папа, и это работало и на меня, и на них. Они с воодушевлением, ни секунды не скучая, смотрели кино, и когда оно закончилось, мы прослезились, говоря: «Боже, какое прекрасное кино!»
«Мы его массой задавим»
– То, что сейчас эти женские темы поднимаются – вог-культура, феминизм, Me Too и все прочее – вы воспринимаете это как нормальные движения?– По-разному. Мне кажется, что с одной стороны общество как будто стремится в мире к матриархату, и тогда поднимающиеся темы служат этому переходу, потому что мужчины как-то дали слабину за последние 100 лет… Поскольку мужчины выясняли отношения друг с другом, много воевали и гибли, огромная часть проблем легла на плечи женщин, и они справлялись без мужчин. Это воспитало целую плеяду женщин, у которых уже выработалась идеологическая позиция: зачем мужчина, если он только усложняет жизнь, и вообще – враждебность к мужчине… Мне кажется, последние 100 лет окончательно сформировали этот тренд, и теперь все происходящее – феминизм и прочее – это новый виток, основанный уже не столько на правах, сколько на стремлении отвести мужчину в сторону. Может, он готовит социальный переворот...
– А вы не звали к себе феминисток никогда в эфир? Таких ярых, бешеных?
– Не звала. Думаю, что я услышу штампы. В некотором смысле это зазомбированность: человек примыкает к идее, и она становится смыслом всей его жизни, так что дискуссия становится невозможной – он не может уступить ни пяди. К сожалению, такая радикальность характерна для нашего времени.
– Померанц, по-моему, говорил, что дьявол появляется из пены на губах ангела, вступившего в бой за правое дело? Вам не кажется, что все человечество превратилось в эту пену, эти речевки…
– Кажется, кажется.
– Как из этого выходить?
– Понятия не имею. Это философский вопрос, и мне кажется, что социальные сети дико этому способствуют. Анонимность позволяет заходить за те границы, которые раньше не позволяла этика. Зашел – и ничего не случилось, можно зайти еще дальше. Это первое. Второе – когда в соцсетях формируется пузырь, вокруг тебя 100 человек думают так же, как ты, и ты думаешь, что весь мир так думает. Это дает право быть радикальным, ведь кажется, что так думают все. А если найдется один оппонент, мы его массой задавим.
– Следите за информационной повесткой?
– Конечно. Мы живем в сегодняшнем мире, и я не знаю, есть ли человек, который мог бы оторваться – отключиться от этого мира, уйти в лес, в берлогу и пожить с медведями. А еще, три года назад, когда началась СВО, это была экзистенциальная угроза – мы все читали новости, понимая, что от этого, возможно, зависит наша жизнь.
«Если уж умерла, то значит, совсем»
– А вы потеряли каких-то друзей из-за политических разногласий?– Да, потеряла. Не так много, но...
– Но не по вашей вине?
– Кто знает, не знаю. Может, часть людей, с которыми я просто не захотела продолжать активно общаться...
– А вы свыклись с потерями людей в вашей жизни? Не только из-за политических разногласий, но и всвязи с уходом людей из жизни? Андрей Панин, Николай Ильшевский…
– Ну да, как-то же с этим смиряешься в целом, как с фактом, что люди уходят из жизни. Когда-то тебя это шокирует, а потом понимаешь: ну что ты сделаешь? Смерть – это факт жизни. Я помню, что когда умерла Лена Майорова, я уже не работала во МХАТе, но мы с ней приятельствовали, когда я там работала. И когда мне позвонили: «Юль, Лена Майорова умерла», я задала дурацкий вопрос: «Совсем?» Это вопрос молодого человека, который еще не может представить, что смерть настолько непоправима, что слово «умерла» не имеет другой формы. Если уж умерла, то значит, совсем. А все казалось, что сейчас выяснится, что это тяжелая болезнь, что она просто очень сильно больна и, может, процесс можно развернуть обратно. Ну, а потом с потерями ты как-то смиряешься. Что делать? Смиряешься.
– Раз уж мы заговорили о радикализации… Сейчас любят спрашивать: а вы считаете, надо прощать тех, кто уехал?
– Мне не близко слово «прощать». В свое время я много читала книжек про эмиграцию 1917 года – это невероятно трагические судьбы. Поэтому, опираясь на эту информацию, когда мои подружки и знакомые спрашивали: «А вот что теперь будет? Они там, а мы здесь, как же так...?» – я говорила: «Будет так-то». А они говорили: «Такого не может быть». И вот сейчас некоторые из них проявляются и спрашивают: «Откуда ты это знала?» – я отвечаю: «Читать книжки надо». Все происходит, как должно, но, к сожалению, пока не расходится. Предстоит ли нам жить вместе? Не думаю.
Обсудим?
Смотрите также:
